1918
Владимиру Кириллову
Мы — ржаные, толоконные,
Пестрядинные, запечные,
Вы — чугунные, бетонные,
Электрические, млечные.
Мы — огонь, вода и пажити,
Озимь, солнца пеклеванные,
Вы же тайн не расскажете
Про сады благоуханные.
Ваши песни — стоны молота,
В них созвучья — шлак и олово;
Жизни дерево надколото,
Не плоды на нем, а головы.
У подножья кости бранные,
Черепа с кромешным хохотом;
Где же крылья ураганные,
Поединок с мечным грохотом?
На святыни пролетарские
Гнезда вить слетелись филины;
Орды книжные, татарские,
Шестернею не осилены.
Кнут и кивер аракчеевский,
Как в былом, на троне буквенном.
Сон Кольцовский, терем Меевский
Утонули в море клюквенном.
Баша кровь водой разбавлена
Из источника бумажного,
И змея не обезглавлена
Песней витязя отважного.
Мы — ржаные, толоконные,
Знаем Слово алатырное,
Чтобы крылья громобойные
Вас умчали во всемирное.
Там изба свирельным шоломом
Множит отзвуки павлинные…
Не глухим, бездушным оловом
Мир связать в снопы овинные.
Воск с медыныо яблоновою —
Адамант в словостроении,
И цвести над Русью новою
Будут гречневые гении.
Или муза — котельный мастер
С махорочной гарью губ…
Заплутает железный Гастев,
Охотясь на лунный клуб…
Приведет его тропка к избушке
На куриной, заклятой пяте;
Претят бунчуки и пушки
Великому сфинксу — красоте.
Поэзия, друг, не окурок,
Не Марат, разыгранный по наслышке.
Караван осетинских бурок
Не согреет муз в твоей книжке.
Там огонь подменен фальцовкой,
И созвучья — фабричным гудком,
По проселкам строчек с веревкой
Кружится смерть за певцом.
Убегай же, Кириллов, в Кириллов,
К Кириллу — азбучному святому,
Подслушать малиновок переливы,
Припасть к неоплаканному, родному.
И когда апрельской геранью
Расцветут твои глаза и блуза,
Под оконцем стукнет к зараныо
Песнокудрая девушка-муза.
...
Проснуться с перерезанной веной,
Подавиться черным смерчем…
Наши дни багровы изменой,
Кровяным, веселым ключем.
На оконце чахнут герани:
У хозяйки — пуля в виске…
В маргариновом океане
Плывут корабли налегке.
Неудачна на Бога охота,
Библия дождалась пинка.
Из тверского ковша-болота
Вытекает песня-река.
Это символ всерусской доли,
Черносошных, пламенных рек,
Где цветут кувшинки-мозоли,
И могуч осетр-человек.
Не забыть бы, что песня — Волга,
Бурлацкий, каганный сказ!
Товарищи, ждать недолго
Солнцеповоротный час.
От Пудожа до Бомбея
Расплеснется злат-караван,
Приведет Алисафия Змея,
Как овцу, на озимь полян.
То-то, братцы, будет потеха —
Древний Змий и Смерть за сохой!
Океан — земная прореха
Потечет стерляжьей ухой.
Разузорьте же струги-ложки,
Сладкострунный, гусельный кус!
Заалеет герань на окошке,
И пули цветистей бус.
Только яростней солнца чайте,
Кумачневым буйством горя…
Товарищи, не убивайте,
Я — поэт!.. Серафим!.. Заря!..
На лежанку не сядет дед,
В валенках-кораблях заморских,
С бородищей — пристанью лет,
С Индией узорною в горстках.
В горенке Сирин и Китоврас
Оставили помет, да перья.
Не обрядится в шамаханский атлас
В карусельный праздник Лукерья.
И «Орина, солдатская мать»,
С помадным ртом, в парике рыжем…
Тихий Углич, брынская гать
Заболели железной грыжей.
В Светлояр изрыгает завод
Доменную отрыжку — шлаки…
Светляком, за годиною год,
Будет теплиться Русь во мраке.
В гробе утихомирится Крупп,
И стеня, издохнет машина;
Из космических косных скорлуп
Забрезжит лицо Исполина:
На челе прозрачный топаз —
Всемирного ума панорама,
И «в нигде» зазвенит Китоврас,
Как муха за зимней рамой.
Заслюдеет память-стекло,
Празелень хвои купальских…
Я олонецкий Лонгфелло
С сердцевиной кедров уральских.
Смертельны каменные обноски
На Беле-озере, где Синеус…
Облетают ладожские березки,
Как в былом, когда пела Русь.
Когда Дон испивался шеломом,
На базаре сурьмился медведь.
Дятлом — стальным ремингтоном
Проклевана скифская медь.
И моя пестрядная рубаха,
Тюлень на Нильских песках…
В эскимосском чуме, без страха,
Запевает лагунный Бах.
На морозном стекле Менделеев
Выводит удельный вес, —
Видно, нет святых и злодеев
Для индустриальных небес.
(1918)