Я знаю, родятся песни —
Телки у пегих лосих, —
И не будут звезды чудесней,
Чем Россия и вятский стих!
Города Изюмец, Чернигов
В словозвучьи сладость таят…
Пусть в стихе запылает Выгов,
Расцветет хороводный сад.
По заставкам Волга, Онега
С парусами, с дымом костров!..
За морями стучит телега,
Беспощадных мча седоков.
Черный уголь, кудесный радий,
Пар-возница, гулёха-сталь
Едут к нам, чтобы в Китеж-граде
Оборвать изюм и миндаль,
Чтобы радужного Рублева
Усадить за хитрый букварь…
На столетье замкнется снова
С драгоценной поклажей ларь.
В девяносто девятое лето
Заскрипит заклятый замок,
И взбурлят рекой самоцветы
Ослепительных вещих строк.
Захлестнет певучая пена
Холмогорье и Целебей,
Решетом наловится Вена
Серебристых слов-карасей!
Я взгляну могильной березкой
На безбрежность песенных нив,
Благовонной зеленой слезкой
Безымянный прах окропив.
Умирают звезды и песни
Но смерть не полнит сумы, —
Самоцветный лебедь Воскресни
Гнездится в недрах тюрьмы.
Он сосцов девичьих алее
Ловит рыбок — чмоки часов…
Нож убийцы и цепи злодея
Знают много воскресных слов.
И на исповеди, перед казнью.
Улей-сердце выводит пчел,
Над смертельной слезой, над боязнью
Поцелуйный реет орел.
Оборвутся часов капели,
Как луга, омыв каземат,
Семисвечником на постели
Осенит убийцу закат.
И с седьмого певчего неба
Многовзорный скатится Глаз,
Чтобы душу черней Эреба
Спеленать в лазурный атлас.
А за ним Очиститель сходит
С пламенеющею метлой,
Сор метет и пятна выводит,
Хлопоча, как мать, над душой.
И когда улыбка дитяти
Расплещет губ черноту,
Смерть — стрелок в бедуинском плате
Роковую ставит мету.
Проститься с лаптем-милягой,
С овином, где дед-Велес
Закатиться красной ватагой
В безвестье чужих небес.
Прозвенеть тальянкой в Сиаме,
Подивить трепаком Каир,
В расписном бизоньем вигваме
Новоладожский править пир.
Угостить раджу солодягой,
Баядерку сладким рожком…
Как с Россией, простясь с бумагой,
Киммерийским журчу стихом.
И взирает Спас с укоризной
Из угла на словесный пляс.
С окровавленною отчизной
Не печалит разлука нас.
И когда зазвенит на Чили
Керженский самовар,
Серафим на моей могиле
Вострубит светел и яр.
И взлетит душа алконостом
В голубую млечную медь,
Над родным плакучим погостом
Избяные крюки допеть.
Коровы — платиновые зубы,
Оранжевая масть, в мыке валторны,
На птичьем дворе гамаюны, инкубы
Домашние твари, курино-покорны.
Пшеничные рощи, как улей, медовы,
На радио солнце лелеют стволы.
Глухие преданья про жатву и ловы
В столетиях брезжат неясно-смуглы.
Двуликие девушки ткут песнопенья, —
Уснова — любовь, поцелуи — уток,
Блаженна земля и людские селенья,
Но есть роковое: Начало и Срок.
Но есть роковое: Печаль и Седины,
Плакучие ивы и воронов грай…
Отдайте поэту родные овины,
Где зреет напев — просяной каравай!
Где гречневый дед — золотая улыба
Словесное жито ссыпает в сусек…
Трещит ремингтон, что Удрас и Барыба
В кунсткамерной банке почили навек,
Что внук китовраса в заразной больнице
Гнусавит Ой-ра, вередами цветя…
Чернильный удав на сермяжной странице
Пожрал мое сердце, поэзии мстя.
Виктору Шимановскому
Придет караван с шафраном,
С шелками и бирюзой,
Ступая по нашим ранам,
По отмели кровяной.
И верблюжьи тяжкие пятки
Умерят древнюю боль,
Прольются снежные святки