Осыпалась избяная сказка —
Шатер под смоковницей сусальной,
На затерянном судне полярная Пасха,
Путешествие по библии при свечке сальной.
Пересохли подлавочные хляби,
И кит — тишина с гарпуном в ласту.
В узорной каргопольской бабе
Провижу богов красоту.
Глядь, баба в парижской тальме,
Напудрен лопарский нос…
Примерещился нильской пальме
Сельдяной холмогорский обоз.
За обозом народ — Ломоносов
В песнорадужном зипуне…
Умереть у печных утесов
Индустриальной волне.
Чтоб в коврижные океаны
Отчалил песенный флот…
Товарищи, отомстим за раны
Девы-суши и Матери вод!
Ложесна бытия иссякли, —
В наших ядрах огонь и гром,
Пиренеи словесной пакли
Падут под тараном-стихом.
На развалинах строк, созвучий
Каркнет ворон — мое перо,
И прольется из трубной тучи
Живоносных рифм серебро.
Вещему другу А. Богданову
Женилось солнце, женилось
На ладожском журавле,
Не ведалось и не снилось,
Что дьявол будет в петле.
Что смерть попадется в сети
Скуластому вотяку…
Глядятся боги и дети
В огненную реку.
И видят: журавье солнце
На тигровом берегу
Курлыкает об Олонце,
Взнуздавшем коня-пургу.
Будя седую пустыню,
Берестяный караван
Везет волшебную скрыню
Живых ледовитых ран.
От хвои платану подарок.
Тапиру — тресковый дар…
Тропически ал и жарок
Октябрьских знамен пожар.
Не басня, что у араба
Львиный хлеб — скакун в табуне,
И повойник зырянка-баба
Эфиопской мерит луне;
Что плеяды в бурлацком взваре
Убаюкивает Ефрат,
И стихом в родном самоваре
Закипает озеро Чад.
Теперь бы Казбек — коврига,
Урал — румяный омлет…
Слезотечна старуха-книга,
Опечален Толстой и Фет.
По цыгански пляшет брошюра
И бренчит ожерельем строк.
Примеряет мадам культура
Усть-Сысольский яхонт-платок.
Костромские Зори-сережки,
Заонежские сапожки…
Строятся филины, кошки
В симфонические полки.
Мандолина льнет к барабану —
Одалиска к ломовику…
По кумачному океану
Уплывает мое ку-ку.
Я кукушка времен и сроков,
И коврига — мое гнездо.
А давно ль Милюков, Набоков
Выводили глухое «до».
Огневое «Фа» — плащ багряный,
Завернулась в него судьба,
Гамма «Соль» осталась на раны
Песнолюбящего раба.
Безголовые карлы в железе живут,
Заплетают тенета и саваны ткут,
Пишут свиток тоски смертоносным пером,
Лист убийства за черным измены листом.
Шелест свитка и скрежет зубила-пера
Чуют Сон и Раздумье, Дремота-сестра…
Оттого в мире темень, глухая зима,
Что вселенские плечи болят от ярма,
От железной пяты безголовых владык,
Что за зори плетут власяничный башлык,
Плащаницу уныния, скуки покров,
Невод тусклых дождей и весну без цветов!
Громоносные духи в железе живут:
Мощь с Ударом, с Упругостью девственный Труд,
Непомерна их ласка и брачная ночь…
Человеческий род до объятий охоч,
И горючие перси влюбленных машин
Для возжаждавших стран словно влага долин. —
Из магнитных ложесн огневой баобаб
Ловит звездных сорок краснолесьями лап.
И стрекочут сороки: «в плену мы, в плену».
Допросить бы мотыгу и шахт глубину,
Где предсердие руд, у металла гортань,
Чтобы песня цвела, как в апреле герань,
Чтобы млечным огнем серебрилась строка,
Как в плотичные токи лесная река,
И суровый шахтер по излукам стихов
Наловил бы певучих гагар и бобров.
Солнце избу взнуздало —
Бревенчатого жеребца,
Умчимся в эскуриалы,
В глагол мирового Отца.
С Богом станем богами,
Виссонами шелестя…
Над олонецкими полями
Взыграло утро-дитя.
Сиамских шелков сорочка,
Карельские сапожки.
Истекла глухая отсрочка
Забубённой русской тоски. —
На покосе индус в тюрбане,
Эфиоп — Вавилин приймак.
Провидит сердце заране
Живой, смоковничий мрак.