(1930-е гг.)
...
Недоуменно не кори,
Что мало радио-зари
В моих стихах, бетона, гаек,
Что о мужицком хлебном рае
Я нудным оводом бубню
Иль костромским сосновым звоном!
Я отдал дедовским иконам
Поклон до печени земной,
Микула с мудрою сохой,
И надломил утесом шею;
Без вёсен и цветов коснея,
Скатилась долу голова, —
На языке плакун-трава,
В глазницах воск да росный ладан,
И буйным миром неразгадан,
Я цепенел каменнокрыло
Меж поцелуем и могилой
В разлуке с яблонною плотью.
Вдруг потянуло вешней сотью!
Не Гавриил ли с горней розой?
Ты прыгнул с клеверного воза,
Борьбой и молодостью пьян,
В мою татарщину, в бурьян,
И молотом разбил известку,
К губам поднес, как чашу, горстку
И солнцем напоил меня
Свежее вымени веприцы!
Воспрянули мои страницы
Ретивей дикого коня! —
В них ржанье, бешеные гривы,
Дух жатвы и цветущей сливы.
Сбежала темная вода
С моих ресниц коростой льда!
Они скрежещут, злые льдины,
И низвергаясь в котловины
Забвения, ирисы режут,
Подснежники — дары апреля,
Но ты поставил дружбы вежу
Вдали от вероломных мелей,
От мглистых призраков трясин.
Пусть тростники моих седин,
Как речку, юность окаймляют.
Плывя по розовому маю,
Причалит сердце к октябрю,
В кленовый яхонт и зарью,
И пеклеванным Гималаям
Отдаст любовь с мужицким раем,
С олонецким сосновым звоном,
С плакучим ивовым поклоном
За клеверный румяный воз,
За черноземный плеск борозд.
О берега России, — сказки
Без серой заячьей опаски,
Что василек забудет стог
За пылью будней и дорог!
(1930-е гг.)
...
Есть дружба песья и воронья
Во имя пищи и зловонья,
Змеиная в глухой норе,
У жаворонка в серебре;
Черемуха ломает руки
С калиной-девушкой в разлуке,
Плотица тянет плавники,
Где забияки-тростники
Целуются с речной осокой.
Лишь от меня любовь далёко,
И дружбу позднюю мою
Я с одиночеством делю.
Гляжу в совиное дупло —
Там полюбовное тепло.
И от излук, где вентеря…
Не сом ли полюбил тебя,
Моя купава, мой ершонок?
Иль это сон на старом плёсе,
Как юность грезится под осень
Челну, дырявому от гонок?
Иль это сон на ржавом дне
И нет черемухи в окне,
Янтарного пушка над губкой?
И лишь на посохе зарубкой
Отметить приведется деду,
Что гнал он лося не по следу,
Что золоченое копытце
В чужие заводи глядится
Купальской смуглою тоской
С подругой — тучкой голубой!
(1930-е гг.)
Шапку насупя до глаз,
Спит. «Не доскачешь до нас».
Старый колдун — городишка, —
Нос — каланчевая вышка,
Чуйка — овражный лопух…
Только б ночник не потух!
Снова кручинится деду,
Некому дрёмы поведать.
Ясени в лунных косынках,
Садик в росистых барвинках,
В хворосте спят снегири…
Где вы, глаза купыри
В травах стрельчатых ресниц,
Локон пьяней медуниц?
Пляшет ответно ночник:
Впредь не влюбляйся, старик!
Плюнул бы дурню в бельмо:
Сердце не знает само —
Двадцать ему или сотня!..
Где ты, мой цветик болотный?!
В срок я доштопал коты,
Мягко подрезал кусты,
Зерен насыпал щеглу,
Жучку приветил в углу,
Сел на лежанку совой: —
Где ты, подснежник лесной?!
Сумерки дратвы длинней,
Ночи — одёр без возжей —
Тянут чугунный обломок,
Чтоб улыбнулся потомок
Виршам на нем пустозвонным:
«Умер в щегленка влюбленным».
Тяжек могильный колпак…
Вспыхнул за окнами мак
[Буйственным] алым плащом,